«Путин играет за будущее России за сирийским столом»

Эксперт по Восточной Европе, бывший дипломат Витольд Юраш объяснил, чего добивается Владимир Путин в Сирии. Мы публикуем выдержки из интервью, которое Юраш дал польскому изданию Fronda.pl. Перевод по inoСМИ.

Для Владимира Путина смерть 50, 100, 500 или 2000 солдат не имеет никакого значения. На него не давит общественное мнение. Конечно, активность России в Сирии будет способствовать тому, что Асад сохранит власть. Руки у сирийского президента по локоть в крови. К сожалению, в момент, когда можно было оказать решительную поддержку Свободной сирийской армии, то есть силам, которые были связаны с режимом и формировались в значительной степени офицерами Асада, но больше не захотели за него воевать, этого сделано не было. В итоге выросло «Исламское государство».

Конечно, сейчас появляются теории заговора, гласящие, что за ИГИЛ стоит Россия. Я думаю, что это имеет мало общего с реальностью. «Исламское государство» представляет опасность в том числе для России. Стоит вспомнить, что за сирийской границей, в Ливане, осела крупная чеченская диаспора, в которой много ветеранов первой чеченской войны. Посольство России в Бейруте не случайно было одним из самых укрепленных дипломатических представительств Российской Федерации.

Россия стабилизировала ситуацию в Чечне, но партизанское движение, которое продолжает там существовать, де-факто перестало быть партизанским. Оно приобрело фундаменталистский характер и, по сути, превратилось в террористическую группировку. Иными словами, чеченский конфликт переродился из национально-освободительного в конфликт религиозного плана. В этом состоит парадокс путинского режима: теоретически Путин добивается успехов, но в долгосрочной перспективе он рискует будущим России. Это касается политики и, возможно даже в большей степени, экономики.

Но так, как мы видим, случается с людьми, которые обещают «теплую воду в кране», а потом оказывается, что эффекты их пребывания у власти выглядят печально. Объективно говоря, силы, которые противостоят Рамзану Кадырову, слабы, а в «Исламском государстве», судя по всему, есть нечто привлекательное для фундаменталистов, и оно может стать своего рода катализатором. Так что оно представляет для России реальную угрозу.

Из-за игры интересов крупных держав глобальная политика становится системой сообщающихся сосудов. Запад не слишком доволен усилением значения России как в Сирии, так и в целом на Ближнем Востоке. Но с другой стороны, если Москва сможет стабилизировать там ситуацию, Запад тоже выиграет, потому что снизится миграционное давление на наш континент. Заодно Запад и Москва наверняка заключат какого-нибудь рода сделку. В ее рамках Украина и Белоруссия, по всей вероятности, будут признаны сферой влияния России. А это будет означать крушение всей нашей концепции европейской перспективы для этих государств. Мне кажется, что разговоры об этой перспективе уже сейчас превратились в пустые иллюзии. Я опасаюсь, что мы слишком любим следовать в политике иллюзиям.

Мне кажется, что мы не доросли до «realpolitik» в британском исполнении, то есть до беспощадной игры за свои интересы. У нас преобладают два подхода к востоку: мессианско-прометейский и второй, воплощающий в себе упрощенный псевдореализм, который заслоняет от нас опасность, которую представляет Россия, а не расположенные между ней и Польшей государства. В первом варианте мы видим российскую угрозу, но не умеем ей эффективно противостоять, потому что несем на Восток то свет демократии, то европейских ценностей, а во втором — предпочитаем видеть угрозу в литовском национализме (не слишком для нас приятном, но не опасном) или в памятниках Бандере (мне тоже они кажутся возмутительными, но ведь это, скорее, не актуальная угроза, а воспоминания о прошлом). Необходимо верно понять вызовы и выявив их, подобрать подходящие инструменты. И это называется «реальной политикой».

Вопрос, какая политика для нас оптимальна? И если мы не будем играть в ту игру, в которую играет с Россией Запад, не исключат ли нас из игры вообще? Я не говорю о том, и хочу это подчеркнуть, что нам следует «придерживаться основного течения». Это, конечно, легче всего, но это противоречит нашим интересам. Необходимо найти середину между «основным течением» и движением «против течения». Я вижу такой компромисс в игре за финляндизацию Украины и Белоруссии. Это будет для нас более удачный вариант, чем тот, в котором Запад признает эти два государства сферой влияния России. Нам нужно привести к компромиссу, в котором и Запад, и Россия ограничат свои аппетиты, а не держаться за нереальные идеи, на которые Германия и Франция махнут рукой и придут к договоренностям вообще без учета наших интересов.

Киев и Минск получат время на то, чтобы набраться сил. Это само по себе выгодно нам и противоречит интересам Москвы.

Через 10 или 20 лет проблема в любом случае вернется, однако она вернется в общества, которые, скажем так, будут на 20 лет дальше от менталитета Советского Союза, то есть ближе к Западу. Она вернется на фоне того, что структурная слабость России и ее нефтегазовой монокультуры даст о себе знать. Наконец, она вернется тогда, когда, как я надеюсь, Запад преодолеет свою слабость.