Музыкальный театр имени Станиславского и Немировича-Данченко выстрелил «Вертером»

Опера Жюля Массне в МАМТе поставлена рационально и умно. Первую половину зритель почти скучает. Зато во второй не сводит со сцены глаз: так точно расставили смысловые акценты в опере на знаменитый сюжет Гете режиссер Михаил Бычков и сценограф Эмиль Капелюш.

Прошлое в настоящем

У этой премьеры слегка ностальгический привкус: в 1921 году «Вертера» ставил сам Станиславский, чей театр тогда еще и театром не был -- назывался Оперной студией. Давний спектакль сошел с репертуара из-за уничтожающей критики пролетарских ценителей, обозвавших музыку Массне «слащавой», а первого романтического героя Европы – «музыкальным ублюдком».

Оперу на гетевский сюжет «Страдания юного Вертера» бывший оркестровый литаврист Жюль Массне писал, когда ему было уже сорок пять. В списке его 25 опер «Вертеру» предшествуют «Манон» и «Сид». Смысловое противодвижение от искушенности Манон Леско к абсолютной неискушенности юного Вертера на музыке Массне не отразилось. Пряная оркестровка, детский рождественский гимн, стилизованный фрагмент органной мессы. Много за что еще зацепится слух, прежде чем прозвучит прощальная ария Вертера – самое знаменитое из написанного Жюлем Массне и до сих пор едва ли не самое изысканное в коронном лирико-теноровом репертуаре. Собственно, эта ария и обеспечила безусловный успех «Вертеру» во время первого представления в парижской «Опера Комик». Обеспечивает и теперь. Но не одна она.

Целомудренный минимализм

Сценография Эмиля Капелюша так явно избегает «прямой наводки» на французскость музыки или немецкость сюжета, что поначалу кажется чем-то совсем из другой оперы. Минималистичный подиум с тремя столбами и квадратными фонариками аккуратно разрезает сцену по горизонтали. Так и ждешь появления Баттерфляй. Но меж трех столбов, под которыми разыгрывается жизнь многодетной семьи, опекаемой старшей сестрой Шарлоттой, плутает не от мира сего Вертер. Его походка инфантильна, а пластика казалась бы даже назойливой, если б не выразительный контраст движениям остальных – заботливой девушки Шарлотты, благородного ее жениха Альберта, порхающей сестрички Софи.

Сила влечения Вертера к Шарлотте в подаче режиссера Михаила Бычкова антифизиологична. Одно объятие и один поцелуй, да и те ближе к концу. На целую оперу маловато. Но дело в том, что целомудрие любовного идеализма здесь созвучно не нашим временам, а временам Гете. Расхожему факту, что после выхода романа по Европе прокатилась волна самоубийств, постановщики разумно противопоставили религиозное моралите романа. По прошествии двух веков сюжет действительно ошеломляет. Правда, не романтической мукой любви, а крамольным гетевским допущением самоубийства в разряд христианских добродетелей, а не грехов.

Любовь и Рождество

В начале оперы дети разучивают рождественский гимн. «Рождество в июле», -- посмеивается некий эпизодический персонаж. Все это аукнется, согласно чеховскому принципу о ружье, стреляющем в финале. Вертер влюбляется в Шарлотту. Девушка, связанная клятвой у одра матери, выходит замуж за Альберта. Муж все видит и понимает, в глаза говорит Вертеру: «Понять – значит простить» -- и прощает. Оберегая покой возлюбленной, Вертер уезжает прочь «до Рождества». Перед тем как первый раз опустится занавес,  мы услышим стук колес и увидим очертания уходящего поезда. Конфликт добродетелей налицо. Железнодорожная стрелка – на сцене.

Во второй половине спектакля Эмиль Капелюш резко меняет ракурс декорации. Мирная горизонталь подиума-улицы вдруг дыбится по диагонали. Шарлотта читает письмо Вертера с той же страстью, с какой Татьяна из «Евгения Оненгина» строчит любовное послание. Когда к Шарлотте является долгожданный Вертер, остроту момента обозначат косые шесты, реальной угрозой нависшие над сценой. Дебри чувств, в которых заблудились герои, Капелюш материализует настолько удачно, что кажется, финальный выстрел Вертера ему крыть будет нечем. Но вот последняя сцена, и зал ахает.

Путь к себе

Подиум вывернут в центре сцены под таким диким наклоном к залу, что за Шартлотту, бегущую спасти Вертера, становится страшно. Финальная фаза спектакля невероятно сильна. Все музыкальные нити собраны воедино, чувства героев вырываются наружу. Елена Максимова (Шарлотта) превосходно отыгрывает взвинеченность вокальной партии. Антон Иванов (Вертер) адресует ей последнее «прости», лежа в противоестественной позе навзничь. Вдалеке дети поют рождественский гимн, под который Вертер, вибрируя руками, уходит туда, где «все только начинается».

Той же поступью канатоходца Вертер шел в сцене первого объяснения с Шарлоттой, но шаг был неверен, герой то и дело спотыкался. В конце он уходит более твердо. Как и положено отправляющимся к Тому, «кто распахнет объятия сыну, вернувшемуся домой раньше срока». Вот почему в конце ХVIII века молодые люди стреляли в себя. Они тоже торопились «домой». То есть на небеса.